Политику Вашингтона в отношении России во многом определяют не первые лица государства, а эксперты по российским делам — политологи, литературоведы, историки и другие специалисты, которые изучали страну вблизи, пишет в своём эссе для The New York Times Magazine преподаватель журналистики Колумбийского университета Кит Гессен. Пообщавшись с этими «спецами по России», в числе которых — и хорошо известная в этой стране Виктория Нуланд, Гессен заключил, что на многих из них лежит немалая часть ответственности за неудачи, которые регулярно терпят США, пытаясь нормализовать отношения с Москвой.
Самый странный российский политический скандал этого года — а в этом году их хватало, — возник вокруг фигуры белорусской труженицы эскорт-сервиса Анастасии Вашукевич, известной под псевдонимом Настя Рыбка. Рыбка — её прозвище означает little fish, — активный Instagram-блогер, организатор «секс-тренингов» и автор пособия «Дневник по соблазнению миллиардера». В этом году она прославилась в России, выпустив в Instagram хронику своей случившейся в 2016-м интрижки с одним таким миллиардером — Олегом Дерипаской. А пару недель спустя она привлекла внимание уже всего мира: её арестовали в Таиланде прямо на секс-тренинге, и она, ещё находясь в полицейском микроавтобусе, заявила, что располагает информацией, которая позволит сразу же раскрыть дело о российском вмешательстве в американские президентские выборы.
В этой странной истории возникло одно интересное лирическое отступление, касающееся новейшей истории внешней политики США. Одним из первых постов Рыбки о романе с Дерипаской стала короткая аудиозапись разговора, состоявшегося на яхте олигарха в августе 2016 года. Как свидетельствует запись, путешествуя на судне у берегов Норвегии, Рыбка и Дерипаска, с которыми на борту также был влиятельный кремлёвский чиновник Сергей Эдуардович Приходько, вели беседу, и Дерипаска, сделавший состояние в ходе жестоких алюминиевых войн 90-х годов, решил объяснить Рыбке, которой на момент записи видео было 26 лет, кое-что о геополитике. «У нас с Америкой плохие отношения, — говорил Дерипаска. — Почему? Потому что за них отвечает подружка Сергея Эдуардовича — Нуланд. А в молодости она, в твои годы, месяц прожила на китобойном русском судне. И она после этого ненавидит страну».
Дерипаска имел в виду Викторию Нуланд, чиновницу-ветерана американского правительства и «спеца по России», как иногда называют экспертов по российским делам; на момент разговора она занимала пост помощника государственного секретаря по делам Европы и Евразии. Дерипаска не заблуждался — в середине 80-х Нуланд действительно какое-то время прожила на борту советского судна (только не китобойного, а рыбацкого); впрочем, ненавидела ли она когда-нибудь после этого Россию — вопрос весьма спорный. Она проработала на различных постах в Госдепе и Белом доме три десятилетия. В 2013 году, только получив от конгресса подтверждение своей кандидатуры на должность помощника госсекретаря, Нуланд стала главным ответственным за всё накалявшуюся ситуацию на Украине — там тогда шли масштабные протесты против президента, начавшиеся после принятого им решения отказаться от экономического соглашения с Европейским союзом и в итоге завершившиеся его свержением. В самом начале демонстраций Нуланд на камеру раздавала бутерброды, булочки и печенье демонстрантам, выражая таким образом солидарность с ними, которую некоторые расценили как провокационный жест. Позже, когда украинское правительство уже совсем зашаталось, она в телефонном разговоре, перехваченном и «слитом» в сеть (что, вероятнее всего, было делом рук российской разведки), резко отвергла идею о сотрудничестве с ООН для решения кризиса. «[Ненормативная лексика] ЕС», — помнится, заявила она.
Больше всего во всей этой ситуации привлекала внимание та поразительная уверенность, с которой Нуланд, казалось, говорила от имени Соединённых Штатов и их политики. Барак Обама с самого начала своего президентства пытался снизить напряжённость в отношениях с Россией и переключить внимание Америки на поднимающий голову Китай; он ясно дал понять, что никаким образом не хочет вмешиваться в проблемы постсоветской периферии. И тем не менее вот вам, пожалуйста — Нуланд в самый разгар киевского восстания ободряет демонстрантов и оскорбляет европейских союзников. Ну а после «слива» её телефонного разговора именно она, наравне с Обамой, стала для российского обывателя олицетворением внешней политики Вашингтона — да таким олицетворением, что даже профессиональный секс-коуч вроде Рыбки знает о её жизненном пути больше, чем подавляющее большинство американцев.
За 20 лет периодической журналистской деятельности в России и постсоветских государствах — и в неспокойные 90-е, и в тучные, но гнетущие нулевые, и, наконец, во время вспышки насилия на Украине, — мне от случая к случаю приходилось слышать от людей слова о том, что, мол, «американцам» нужен такой-то или такой-то политический результат. События на Украине продемонстрировали — ну или так казалось, — что за открытым глазу фасадом сменяющихся президентов, меняющихся политических заявлений и варьирующихся стилей, эти «американцы» на деле представляли собой небольшую группу чиновников, которые не только претворяли тот или иной политический курс в жизнь, но и, в сущности, его определяли. Продолжающиеся на Украине и в Сирии войны, кампания по заказным убийствам за рубежом, развёрнутая, судя по всему, Россией, всё усиливающийся водоворот санкций и контрсанкций и до сих пор так и гниющий вопрос российского вмешательства в выборы 2016 года — из всего этого получилось, что отношения между странами сейчас развиваются хуже, чем когда-либо с восьмидесятых годов прошлого века. Чтобы понять, как выбраться из этого бардака, необходимо понять, как мы в него попали. И, наверное, лучшей отправной точкой для этого будут те люди, которые работали по этому направлению с 1991 года — спецы по России.
Нерешаемую загадку американской политики в отношении России последних 25 лет можно сформулировать так: каждый новый президент, вступая в должность, провозглашал, что будет стремиться улучшить отношения с бывшим противником по холодной войне — и каждый из них удивительно похожим образом терпел фиаско. Президентство Билла Клинтона завершилось едва не обернувшимся катастрофой противостоянием в Косово; правление Джорджа Буша — бомбардировкой Россией Грузии; а сроки Обамы — аннексией Москвой Крыма и хакерской операцией по вмешательству в американские выборы.
Некоторые эксперты по России полагают, что эти закономерные провалы суть результат неуступчивости и ревизионизма со стороны России. Другие же убеждены, что неуступчивым и не желающим меняться партнёром в этих отношениях выступают как раз-таки США — ведь эта страна, как считают они, так и не оставила позади идею о том, что она «победила» в холодной войне и оттого должна любой ценой распространять американский образ жизни.
Прошлым летом, спустя несколько месяцев после инаугурации президента Трампа, я начал регулярно ездить в Вашингтон и общаться со спецами по России, работавшими на российском направлении внутри Госдепа, Совета национальной безопасности или министерства обороны. Я опросил экспертов, трудившихся в разных правительствах начиная с периода Джимми Картера и вплоть до нынешней администрации; некоторые из них служили президентам-республиканцам, другие — демократам, но большинство работали на обе партии.
Как правило, правительство препятствует специализации чиновников: офицеров вооружённых сил и дипломатов то и дело переводят с одной позиции на другую, и из одного региона в другой. Тем не менее, специалисты всё же появляются. Многие (хоть и не все) спецы по России имеют степень Ph.D. — либо по истории России, либо по политологии, либо по исследованиям в области безопасности. Другие получили послевузовское образование, уже находясь на должности должности. Нуланд плавала на советском рыболовном траулере; Дэниел Фрид, ставший в итоге её близким соратником в Госдепе, полгода жил в семье сотрудников американского посольства в Москве, работая у них няней. «Когда видишь коммунизм вблизи — сразу излечиваешься от всех лево-либеральных иллюзий о том, что холодная война — это недоразумение, которое можно решить при помощи сдерживания и контроля за вооружениями, — говорит Фрид. — Вблизи коммунизм выглядит очень гадко». Некоторые спецы по России начинали профессиональный путь с гражданской или военной службы, другие — как научные работники, работавшие в качестве советников в предвыборных штабах, а затем попавшие на госслужбу.
У спецов по России есть чёткое разделение по поколениям. Те из них, кто достиг зрелости в разгар холодной войны, работали по российскому направлению потому, что эта страна была одной из главных внешнеполитических проблем Америки. А вот многие из тех, кто получил послевузовское образование или окончил офицерскую академию в конце восьмидесятых или начале девяностых, выдают себя как люди, которые изучали предмет, в считанные дни ставший, казалось бы, ненужным. Бригадный генерал в отставке Питер Цвэк в 1989 году был молодым офицером военной разведки, дислоцированным в Германии, и изучал там русский язык и политику. «Я ждал, что они попрут через Фульдский коридор, — рассказывает он, имея в виду область в Западной Германии, через которую, как ожидали офицеры натовских органов планирования, Советский Союз должен был направить свои механизированные соединения. — По численности мы уступали. Уступали, как мне казалось, и по огневой мощи». Но советские войска так и не пришли — а Цвэк следующие двадцать лет работал на Балканах, затем — в Афганистане и Южной Корее, а в 2012 наконец вернулся в Россию, заняв должность военного атташе при американском посольстве.
После распада Советского Союза Соединённым Штатам пришлось укомплектовывать персоналом 14 новых посольств в бывших советских республиках. Многие из сотрудников дипломатической службы, которые вышли из этих учреждений, унесли с собой весьма предвзятое отношение к России. «Когда начинаешь смотреть на русских с точки зрения людей, к которым эти русские приходили, — говорит Фрид, который в ходе своей дипломатической карьеры немало времени провёл в Польше, — начинаешь видеть вещи по-другому».
Наконец, есть и молодое поколение — люди младше сорока. Такие спецы по России в природе пока встречаются пореже. «После 11 сентября амбициозному молодому дипломату надо было ехать в Афганистан или Ирак в составе какой-нибудь группы по восстановлению, — рассказывает Эндрю Вайс, работавший по российскому направлению в Совете нацбезопасности при Клинтоне, а ныне возглавляющий российскую программу в Фонде Карнеги за международный мир. — Нужно было учить арабский. Если были амбиции, то в украинское посольство лучше было не ехать».
Спецы по России, как и труженики других секторов внешней политики, делятся скорее не по партийной принадлежности, а по внешнеполитической философии — они либо «реалисты», либо «интернационалисты». Реалисты, как правило, с осторожностью относятся к зарубежным целям США и с почтением — к суверенитету других государств; интернационалисты, по большей части, сильнее привержены универсальным идеям вроде демократии и прав человека, даже когда эти идеи вынужденно нарушают границы. Между тем, разделение между этими двумя условными категориями размывается, поддаваясь влиянию тысячи факторов, не последним из которых является то обстоятельство, что реалисты не любят, когда их называют реалистами, поскольку это подразумевает, что у них нет никаких ценностей, а интернационалисты не любят, когда их называют интернационалистами, поскольку это подразумевает, что они лишены здравого смысла. В конечном счёте, доминирующее положение занимает обширный интернационалистский центр, состоящий из республиканцев-неоконсерваторов и демократов-сторонников интервенции, а к нему льнут прослойки из жёстких реалистов справа, и мягких реалистов, также известных как «неореалисты» — слева. И между всеми этими людьми есть множество тонких различий.
По словам опытного спеца по России и ветерана администраций Рейгана и Клинтона Стивена Сестанович, существует два вида экспертов в российских делах: те, кто пришёл к России через политологию, и те, кто пришёл через литературу. Спецы-литературоведы, утверждает он, иногда поддаются чувствам, а вот спецы-политологи — такие, как сам Сестанович, — более холодны и собраны. Фрид, который работал во всех президентских администрациях с Картера до Обамы, тоже считает, что спецы по России бывают двух типов, но подразделяет он их по-другому. По его мнению, есть те, кто, как и он сам, «рассматривают Россию в контексте, в свете внешних стандартов и последствий» — они, как правило, относятся к России жёстче, — и те, кто «воспринимает Россию на её собственных условиях, как привлекательную и чудесную, но романтизированную страну»; эти люди, по мысли Фрида, делают России поблажки.
А есть ещё и такие люди, которые, подобно молодому уроженцу Киева и аналитику Центра военно-морских исследований Арлингтона (штат Виргиния) Майклу Кофману, считают, что подразделение спецов по России на два вида — это фикция. «Есть вежливые миссионеры, которые стучатся в дверь и говорят: «Здрасьте, вы слышали благую весь о демократии, свободе и либерализме?» А есть крестоносцы, которые пытаются собрать языческие восточноевропейские земли под сенью демократии и свободы. Но и те, и другие — это, по сути, одни и те же люди, две стороны одной монеты», — говорит он.
В общем, есть два, а может и шесть, а может — и вовсе бессчетное количество разновидностей спецов по России. Но загадка здесь вот в чём: все эти разномастные спецы, проработав в американском правительстве, после себя оставляли российско-американские отношения в таком же состоянии, в котором они были всегда — то бишь, плохом.
В СССР холодная война завершалась с треском — ковались новые страны; восставали призраки прошлого, с которыми приходилось сталкиваться лицом к лицу; что там, на Пушкинской площади даже «Макдоналдс» открылся. А в США тем временем цвела надежда. Фрэнсис Фукуяма, сам некогда работавший спецом по России, даже написал эссе, в котором задавался вопросом о том, а не вступаем ли мы в новую эру после конца истории, когда великие вопросы о том, как организовывать общество, уже решены, и все живут в пусть и скучном, но всё же стабильном мире.
Первым высокопоставленным спецом по России эпохи после окончания холодной войны был человек по имени Нельсон Строубридж Тэлботт Третий, которого краткости ради называли Строуб. Отпрыск богатой семьи из Огайо (его дед, Нельсон Строубридж Тэлботт Первый, был в 1914 году капитаном футбольной команды Йельского университета), Тэлботт последовал по стопам предков в тот же Йельский университет, где изучал русскую литературу и выиграл стипендию Родса на обучение в Оксфорде. Там ему пришлось жить в одной комнате с хиловатым, но общительным выпускником Джорджтаунского университета по имени Билл Клинтон. Тэлботт сохранил интерес к России, написал магистрскую диссертацию о работах Маяковского, перевёл мемуары Никиты Хрущёва и в итоге стал иностранным корреспондентом — а впоследствии и обозревателем — журнала Time. Именно он первым выследил Иосифа Бродского после его изгнания на Запад в 1972 году и взял у него интервью. «Похоже, повезло нам, — писал Бродский в своём дневнике. — Он меня читал». Фундаментальное убеждение Тэлботта об СССР заключалось в том, что с этой страной можно договориться; в своих статьях на страницах Time он регулярно нахваливал достоинства контроля за вооружениями и сдерживания, и был за это нелюбим более фанатичными бойцами холодной войны. Когда Клинтон был избран на президентский пост, Тэлботт стал консультировать своего бывшего соседа по вопросу, который сам Клинтон считал своей важнейшей внешнеполитической задачей — превращению России в перспективную и дружественную Америке демократическую страну на восточных рубежах Европы.
В итоге всё вышло не так — и большинство причин этой неудачи крылись внутри России. Однако какая-то часть вины лежала всё-таки на Соединённых Штатах. Советы по управлению экономикой, которые раздавали гуру из так называемого Вашингтонского консенсуса, ослабили и без того уязвимое российское государство. На глазах у рядовых россиян упал их уровень жизни и средняя её продолжительность. И именно Тэлботт высказал одно из наиболее ёмких критических замечаний в адрес доктрины «шоковой терапии»: российскому народу, говорил он, нужно «поменьше шока и побольше терапии». После этого комментария в его политической карьере начался один из самых неспокойных периодов.
Тэлботт, впрочем, его преодолел. Во время его пребывания в должности Соединённые Штаты сделали один из важнейших внешнеполитических выборов эры после 1991 года, решив расширять НАТО на восток, продвигаясь сначала в страны, входившие в прошлом в Организацию Варшавского договора, а затем — внутрь бывших республик самого СССР. Тэлботт поначалу сопротивлялся этой инициативе — или как минимум, как он сам говорит, «раздирался» между вариантами действий. С одной стороны, страны Восточной Европы, некоторые из которых теперь возглавляли бывшие диссиденты-герои, очень хотели вступить в альянс; с другой стороны, россияне предупредили Тэлботта, как он потом вспоминал, «улыбаясь без тени радости», что НАТО для них — «ругательство из четырёх букв». Если холодная война действительно закончилась, как об этом всё время говорили американцы, зачем тогда расширять военный альянс той эпохи, основанный именно для сдерживания и обуздания Советского Союза? Но как бы ни любил Тэлботт Россию, закрепление побед Запада не могло не дать определённые преимущества. «Если власти страны имеют любую точку зрения, кроме нижеследующей, — говорил мне Тэлботт прошлым летом, — то властями им оставаться недолго. А точка зрения это такая: мы будем делать всё, что можем сделать ради наших интересов». Тем не менее, вопрос НАТО был непростым, признавал он: «Быть может, нам следовало иметь более масштабное и мудрое представление о наших интересах, и это представление заставило бы нас не действовать ради, как считало много людей, наших текущих интересов?»
Когда шла эта дискуссия — то были 1993 и 1994 годы, — большая часть Госдепа и Пентагона выступали против расширения, поскольку считали, что этот шаг без особой нужды породит вражду с Россией в трудный для неё период посткоммунистического путешествия, и что альянс и без включения в него трёх молодых восточноевропейских демократических государств (не говоря уже о Румынии, которая в итоге также вошла в его состав) был слишком громоздким. Но были и те, кто с этим не соглашался. Небольшая группа специалистов аналитического центра RAND составила доклад, в котором расширение НАТО было названо ключом к будущему Восточной Европы. «Мы пошли к полякам, а они нам говорят: «Не пустите в НАТО — мы ядерное оружие достанем. Мы русским не доверяем», — рассказал мне один из авторов доклада, офицер ВВС США в отставке и бывший стратег Пентагона Ричард Л. Куглер. —Тогда мы пошли к немцам. Они говорят: «Линия соприкосновения с русскими теперь пролегает через Варшаву. Не будете её оборонять — мы её сами защитим». И у нас голове возник образ: ядерная Польша с подмогой в виде немецких войск сталкивается с русскими… Не думаю, что такое кому-то вообще было нужно!» В некоторых кабинетах доклад поднимали на смех и отвергали. Один чиновник Госдепа, якобы, даже выбросил его в мусорную корзину на глазах у одного из его авторов. Но Фрид, занимавший тогда пост в Совете национальной безопасности, взял его на вооружение, продвигая на его основании внутри администрации более активный подход к расширению. Тэлботт оказал было сопротивление, но вскоре и он, и Клинтон своё мнение изменили.
К началу 1994 года решение по НАТО было фактически принято, но до присоединения к альянсу первых новых стран должно было пройти ещё несколько лет. И всё это время отношения между Россией и Соединёнными Штатами медленно, но верно ухудшались: Россию раздражали и бомбардировка альянсом позиций боснийских сербов в 1995-м, и настойчивые требования США приостановить продажу ядерных технологий Ирану, но особенно — начатая НАТО в 1999 году, всего через несколько недель после того, как Чехия, Венгрия и Польша наконец вступили в альянс, бомбардировка Белграда. Тот конфликт едва не приобрел большие масштабны: небольшой контингент российских военнослужащих захватил аэропорт косовской Приштины. Если бы британский офицер по имени Джеймс Блант не отказался исполнять приказ генерала Уэсли Кларка о зачистке аэропорта, всё могло бы пойти гораздо хуже. Блант впоследствии стал рок-музыкантом и записал хит You’re Beautiful, но отношения между Россией и США так и остались шаткими.
Как бы то ни было, сделанного уже было не вернуть. «Мы так радовались тому, что демократия распространяется, а коммунизм — рухнул, — рассказывает Ольга Оликер, директор программы изучения России и Евразии вашингтонского Центра стратегических и международных исследований. — Были все эти многочисленные страны, которые говорили: «Да, пожалуйста, берите нас в НАТО, давайте нам оружие, чтобы защищаться от русских, они ведь как всегда будут идти». А мы отвечали: «Ну, русские не идут, но да, давайте, присоединяйтесь к нам, вместе будем демократическими странами».
«Вот только русские восприняли это как знак того, что мы по-прежнему против них. Переиграть такое было очень сложно, — продолжает она. — С того момента мы делали всякое и постоянно говорили: «Мы это делаем не для того, чтобы вам навредить», а русские всё равно считали, что всё это им вредит. А мы ведь это делали не потому, что хотели им навредить. Мы это делали потому, что нам было всё равно, вредит им это или нет».
Когда речь идёт о центристской, демократической администрации Клинтона, можно предположить, что она в любом случае бы разрывалась между жёсткими интернационалистами вроде Фрида и мягкими интернационалистами вроде Тэлботта. Но как тогда пошли дела у администрации Джорджа Буша-младшего, укомплектованной людьми, считавшими себя реалистами? Как оказалось, ответом на этот вопрос стало «в том же ключе, только хуже». При Буше главным спецом по России в Белом доме был Томас Грэм, тихий, серьёзный и эрудированный экс-дипломат Госдепа, который, по отзывам одного коллеги, были «умнейшим спецом по России, когда-либо воспитанным нашими внешнеполитическими ведомствами». Грэм славился своей колючей своенравностью. В девяностые, ещё будучи сотрудником политического отдела американского посольства в Москве, он настолько устал от политики Белого дома по отношению к России, что опубликовал отповедь на неё в одной российской газете, подписав её своим настоящим именем. Тем не менее, в смену Грэма отношения ухудшились ещё больше. США несмотря на протесты России вторглись в Ирак, открыто поддержали народные восстания в Грузии и на Украине, прозванные «розовой» и «оранжевой» революциями, а позже оказали в Грузии моральную и материальную поддержку до вычурности антироссийскому правительству Михаила Саакашвили, который в ответ выделил войска для участия в миссии НАТО в Афганистане и коалиции в Ираке.
Тут сыграли роль внешние для России факторы: теракты 11 сентября 2001 года привели к тому, что американская внешняя политика вновь сосредоточилась на противодействии терроризму. «У нас из-за войны против терроризма случился долгий период пренебрежения, — рассказывает Вайс. — В течение этого долго периода людям приходилось стучать кулаком по столу и говорить: «Господин президент! Господин президент! Прекращайте уже уничтожать ближайшее окружение бен Ладена! Нам надо с вами поговорить, потому что Владимир Путин бесится по поводу того-то и того-то!..» Ну, вы представляете, как плохо подобное заходило».
Но дело было не только в борьбе с терроризмом. Распад Советского Союза и последовавшее за ним ослабление России вызвали полную перестройку всего процесса принятия решений внутри США. Когда я спросил Грэма о том, как портились отношения в его время, он ответил монологом о бюрократии.
«Совет национальной безопасности построен, — начал он, — да и Госдеп построен на базе бюро, разделяемых по регионам и функциям. Вопрос всегда заключается в том, кто берёт на себя роль лидера». В советское время, когда вся внешняя политика США была ориентирована на противодействие советской угрозе, роль лидера на себя зачастую брали спецы по России. В постсоветскую эпоху же, когда Россия всё больше теряла свою значимость, было верно обратное. «Россия была уникальна в том смысле, что эта страна играла определённую роль почти во всех важных начинаниях американского правительства, но эта роль ни в коем разе не была первой. В итоге, работаешь ты над противоракетной обороной — и Россия, очевидно, является важным игроком в плане ПРО; однако процессом руководит не тот человек, который отвечает за политику по российскому направлению, а тот, который отвечает за политику нераспространения. Переключаешься на энергетику — и Россия, конечно же, является на международных энергетических рынках важным игроком, но не самым важным; самые важные у нас — Саудиты и ОПЕК. Поэтому когда сталкиваешься с проблемой в сфере энергетики, её решением руководят специалисты по энергетике», — говорит Вайс.
Оригинал новости ИноТВ:
Свежие комментарии